Предрассветное. Синее. Раннее.

***
День выдался жарким, даже душным – верно, к грозе. Пользуясь тем, что в целительской только Линтэ и Энадар, снял на время рубаху, чтобы немного охладиться. Им-то моя полосатая спина не в диковину. Доделываю подарок для Рандис, остались мелочи, не требующие особого рабочего места. Рядом Энадар мастерит браслет; не спрашиваю, для кого. Много говорим о прошлом, не самая приятная тема, но узнавание друг друга вообще далеко не простой процесс. Во всяком случае, для таких, как мы.
Если мне на севере приходилось иметь дело в основном с орками, то Энадару почему-то больше доставались волки. Чудо, что ему повезло не стать им добычей.
Слушая об эльдэ, которая имела довольно стойкости, чтобы молчать, когда волки заживо терзали ее мужа, невольно думаю о Рандис. Если бы на севере заметили возникшую между нами приязнь и попытались использовать для своей пользы – мог бы я молчать, как та незнакомая мне эльдэ, если бы мою любимую мучили у меня на глазах? Первая мысль – нет, не мог бы. Выдал бы все и всех, лишь бы ее не трогали. Обдумав, понимаю, что не прав. Потерять ее погибшей, пусть даже не самой легкой смертью, – это лишь на время. А стать предателем – значит, навсегда лишиться не только ее и всех других, кто мне дорог, но и права быть рядом с любым из эльдар, ибо предательству нет прощения. Конечно, было бы наивно полагать, что у врага не станет достаточно средств, чтобы добиться признания, и думать, что все зависит только от собственной воли, однако, пока достанет сил быть собой, надо помнить о цене предательства.
От разговора нас отвлекают: время идти на свадьбу Туора и леди Итарильдэ.
На праздниках, как, впрочем, и при иных поводах для скопления большого количества эльдар, предпочитаю наблюдать за происходящим со стороны: наверное, никогда не привыкну к ощущению живого множества вокруг и неизбежному в такой толпе вниманию; но наблюдать за происходящим мне интересно. Устраиваюсь на земле у стены дома и с удовольствием всматриваюсь в счастливые и веселые лица вокруг. Мимо меня проходит лорд Маэглин. Услышав приближающиеся шаги, поднимаю голову, чтобы взглянуть в лицо идущему – его угрюмый и озабоченный вид поражает неожиданно резким контрастом. Душой праздников он никогда не был (будто, я сам лучше: не зря же меня еще в Виньямаре нарекли Сычом), но теперь у него явно тяжело на душе. Кто-то его окликает, зовет веселиться, он отмахивается и продолжает свой путь. Приходится посторониться, чтобы он, не видя, не споткнулся об меня.
От раздумий о настроении лорда Маэглина меня неожиданно отвлекает детский голос. Обернувшись, вижу перед собой малыша, с интересом рассматривающего шрам на моей щеке, и неожиданно теряюсь, не находя сразу ответа на простой вопрос, где это я так «поцарапался». Я давно привык и примирился, что эта отметина – первое свидетельство моего бесправия на севере, и первая плата – болью и унижением – за то, что не сумел за себя постоять, - останется, видно, на всю жизнь, если прошедшие годы так и не справились с нею. Привык настолько, что не замечаю, когда невольно дотрагиваюсь до нее. В моей семье не принято скрывать от детей происхождение наших шрамов, будь они на теле или на душе, но, глядя в глаза ребенка, сам того не ожидая, чувствую вдруг столь глубокое отвращение ко всему тому, что связано с севером, что сказать обо всем этом вслух перед лицом этого малыша, в яркий от солнца и улыбок сородичей день, кажется недопустимым и противоестественным. В конце концов, мир и свобода хороши уже тем, что можно позволить себе не возвращаться к пережитому, когда этого не хочется. Все же говорю ему об орках, о чем тут же сожалею, ибо не предвидеть вопроса, кто они такие, было неосторожно с моей стороны. Стараюсь не вдаваться подробности, говорю лишь о том, что эти твари губят все живое вокруг. Пока я подбираю слова, чтобы удовлетворить дальнейшее любопытство, малыш случайно придавливает жука, который забрался на его одежду, и очень расстраивается, полагая, что теперь и он тоже орк.
Для утешения неожиданно пригодились наши с Энадаром беседы о том, что все в природе обновляется и живет, возрождаясь вновь. Кажется, скрыть, что тема орков мне неприятна, не удалось, во всяком случае, малыш неожиданно прервал расспросы.
Высмотрев среди родовичей Рандис, иду к ней. Мы и раньше часто приходили на праздники вместе, но теперь чувствую немного горделивую радость от возможности приходить с нею, как другие приходили ранее со своими женами, вызывая во мне невольную зависть. Койрэ танцует вместе с леди Дома Снежной Башни, а мы любуемся ими.
Отдаю Рандис новое украшение, которое я успел закончить до праздника и, пока она надевает его на шею, любуюсь тем, как солнце зажигает теплые искорки в ее волосах и в глубине рыжего авантюрина. А потом мы лежим на траве, как когда-то, когда я приводил ее, чтобы показать мой любимый уголок в зарослях над ручьем. Разговариваем, жмурясь от солнца, и даже не замечаем, как заканчивается праздник, и все расходятся по своим делам. По привычке касаюсь шрамов на ее руках и шее, она, кажется, по-прежнему смущается из-за этого. А я люблю свою Лисицу такой, какая она есть, и, хотя, она и не довольна, когда говорю ей о красоте, а я все равно не устаю любоваться ею.

***
читать дальшеДождь начинается внезапно и сразу переходит в ливень. Улицы быстро пустеют, все прячутся под крыши. Пока добежали с Линтэ от целительской до дома, успели промокнуть. То есть мой плащ, под которым мы оба прятались, не пропускает воду, но под сильным дождем довольно быстро становится холодным и тяжелым. Дома собрались, прячась от непогоды, многие. Айвэннэ жалуется, что Ингор успел уже сбежать в дозор без спросу. Вырос мелкий. Давно ли она жаловалась, что Ингор полез к ульям и был покусан пчелами. И такой же неугомонный, как его отец, которого, кстати, снова нет дома. Решаем пока не говорить Койрэ, а доверить разговор с племянником Рандис.
Когда дождь немного стихает, снова накидываю на плечи мокрый плащ, и отправляюсь в Дом Небесной Дуги навестить лорда Эгалмота. В последнее время меня почему-то тянет разобрать накопившиеся с годами запасы: обработанные и не очень камни, заготовки работ и еще кое-что в том же роде. Среди прочего я обнаружил несколько камней, найденных мною еще в Виньямаре, когда наше знакомство с лордом Эгалмотом только начиналось. Тогда я осваивался, заново привыкая жить после плена, знакомился с новыми для меня эльдар, присматривался к их делам, иной раз тоже незнакомым, и пытался хоть сколько-то вернуть своим пальцам былую умелость. Меня приводило в отчаяние, какими непослушными они вдруг стали, насколько не способны на бывшую раньше привычной ловкость и точность движений. Мне казалось, что я никогда больше не смогу не то, что использовать все, чему я успел выучиться у мастера Куруфинвэ, но даже вернуться к уровню мастерства, достигнутому мною еще в юности. Тогда лорд Эгалмот среди прочих пришел мне на помощь. Приметив, что я наблюдаю за его работой в ювелирной мастерской не просто из любопытства, и, узнав о моей беде, он стал привлекать меня к работе там, где это было мне по силам. И в привычной работе мои руки постепенно, пусть медленно, но возвращали себе присущую им когда-то ловкость.
Я не ошибся, надеясь, что непогода позволит мне застать лорда Эгалмота дома. И второй раз не ошибся, полагая, что один из камней, в полупрозрачной глубине которого природа оставила четкие контуры дерева с развесистой кроной, будет ему интересен. Так и выходит: у него сразу появилось множество идей, как можно обработать этот камень. Пока мы и несколько заинтересовавшихся нашим занятием эльдар рассматривали и обсуждали камни, неожиданно появилась леди Итарильдэ со своим маленьким сыном Эарендилем. Малышу показывают камень с деревом, объясняя что-то, слушаю разговор вполуха, с удовольствием разглядывая ребенка. Мне тоже хотелось бы вот так гулять со своей дочерью, знакомя ее со всем, что есть вокруг. Однако Лисица не готова носить дитя, приходится пока радоваться чужим малышам.
Снова я вижу леди Итарильдэ у фонтана, когда она что-то еще показывает и объясняет Эарендилю.

***

Очень хочу поговорить с Койрэ. Некоторое время назад юная Ровэлиндэ побывала в плену. Ей повезло вернуться и, вроде бы, она сумела оправиться от пережитого, но во время праздника она неожиданно уснула, несмотря на шум и музыку вокруг, и разбудить ее никому не удавалось. Я был тогда неподалеку и поспешил ей помочь. Но рядом с девой раньше оказались Линтэ и кто-то еще из целителей. Там же был и Койрэ, который, увидев меня, неожиданно в приказном порядке велел мне держаться подальше. Не подчиниться я не мог, но событие это оставило неприятный осадок, подняв в душе тревогу, связанную с очень давним разговором (опять же с Койрэ) о том, что мы, вернувшиеся с севера, можем носить в себе. Когда в Гондолине появился Энадар, я вспомнил об этом разговоре, но тогда, прислушиваясь к себе и наблюдая за нандо, я не смог заметить ничего, что дало бы мне повод сомневаться в своей безопасности для него и остальных. Теперь давний страх вернулся снова и мне хочется поделиться с Койрэ, чтобы он посоветовал мне, как быть.
Хэледвен собрала нас в целительской, чтобы обсудить наши действия на случай штурма города. С тех пор, как государь Турукано принял решение остаться в городе, работа по подготовке к возможному нападению так или иначе, но идет постоянно. Наверное, как с любым событием, для которого нет точной даты, но есть длительная подготовка, приближение этого события в первый миг показалось неожиданным. Впрочем, не более чем на миг, ибо решение я принял уже давно. Мое место в городе. Если случится так, что понадобится вывести в безопасное место раненых, с ними уйдут женщины и юные эльдар из числа учеников. Я останусь прикрывать отход.
Судя по тому, как быстро приняли решения все остальные, каждый уже успел раньше все обдумать. Правда, некоторую задержку в самом начале внесло то, что лорд Лаурэфиндэ пожелал узнать, что со мной произошло. Наверное, вид у меня был заметно раздосадованный: перед самой встречей мне удалось поймать, наконец, Койрэ, но начало встречи не позволило нам закончить разговор.

***

Лисица предложила пойти прогуляться по долине. День серый, с приглушенным светом из-за туч, но теплый. Догадываюсь, по ее серьезному лицу, о чем будет разговор, и не ошибаюсь: она хочет, чтобы я ушел из города с беженцами. Я вполне понимаю ее чувства, поскольку сам не меньше хотел бы, чтобы она покинула город в случае опасности. Знаю, что предлагать ей это бессмысленно, и жаль разочаровывать ее: так искренне она надеется, что я выполню ее желание. Когда-то я обещал Лисице, что сделаю для нее все, что угодно, а теперь выходит, что я тогда ее обманул, но выбора у меня нет.
Чувствую, как больно Лисице мое упрямство, от нежности и жалости к ней на глаза наворачиваются слезы. Она сдается: чуть ли не впервые в жизни я отказался ей уступить.
Сможем мы отстоять Гондолин или умрем, защищая его, но мое место в городе. Это мой выбор, какую бы судьбу он мне ни готовил. С одним я не могу примириться: несмотря на наш с Лисицей общий выбор, следовать ему мы будем порознь. Вглядываюсь в ее лицо, такое знакомое и родное до последней черточки, и вдруг понимаю, чему радовался, не отдавая себе отчета о причинах: что бы ни случилось, у нас есть то, что врагу не под силу отнять. В Гондолине или где-то еще, пусть даже не на этом берегу – мы с Лисицей есть друг у друга, и это навсегда. Лисица говорит, что не заглядывает так далеко в будущее, но этого и не нужно: все равно это будущее у нас есть.
Однако с ее слов о том, что она воспринимает жизнь периодами, то, что лишь смутно ощущалось до этого, осозналось вдруг до конца, обретя форму обратного отсчета. Правда, начальная точка отсчета и в чем он измеряется – в годах, месяцах или часах – никому не известны.
Лисица уходит тренировать Ингора, а я возвращаюсь домой. Сомневаюсь, что мои шутки и смех смогли обмануть хоть кого-то из родовичей: слишком хорошо они меня знают.

***
Продолжили прерванную беседу мы с Койрэ несколько позже в тот же день. Он уверен в том, что, если зло, которое я, возможно, ношу в себе, до сих пор никак не проявилось, то бояться нечего. Я привык верить Койрэ, поэтому почти успокаиваюсь.
Предложение встать в строй вместе с родовичами оказывается для меня неожиданным: настолько я уже привык к мысли о принятой на себя на случай штурма города роли. Отказываюсь не без сожаления: я был бы рад сражаться рядом со своими, однако в целительской от меня все-таки больше пользы.
Койрэ предлагает мне еще один вариант, где я мог бы быть полезен, учитывая мой опыт, полученный в забоях на севере: кто-то должен прикрыть отход беженцев, обрушив за ними свод подземного хода. О шансах выжить для того, кто возьмется выполнить эту задачу мне, в общем-то, можно и не говорить: и так ясно. Задача мне по силам, но и мое обещание никто не отменял, поэтому сообщаю Койрэ о своем решении. Если мне представится возможность, я готов сделать все необходимое, чтобы беженцы ушли как можно более безопасно, но на всякий случай стоит подумать о том, кто еще мог бы это сделать.

***
Снова идем вдвоем по долине, на этот раз с Энадаром. Он вспоминает о прошлом, о своей жене и детях, погибших от рук орков еще до его пленения. Об Эоле и его семье. Наверное, в Гондолине мало кто не знал горя утраты близкого или близких, однако к нандо судьба жестока чрезмерно, отнимая у него, словно по какой-то недоброй прихоти всех, кто ему дорог. Сам я не испытал и половины того, что ему довелось
перенести. У меня есть Лисица, есть родные и друзья, в Дориате живут мои отец и мать – у Энадара же нет никого. Его слова о том, что ему все равно, что будет с нами всеми, с Гондолином или даже с ним самим, неприятно поражают меня, но я не уверен, что не думал бы так же, если бы мне довелось пережить столько потерь.
На этот раз мы прошли значительно большее расстояние, чем когда-либо раньше. Энадар идет чуть впереди той решительной походкой, какой идут, когда конец пути еще далек, а между тем пора уже возвращаться в город. Окликаю его, чтобы напомнить об этом. Энадар молча продолжает путь, и мне становится не по себе: неприятное чувство, когда знаешь, что твое доверие может быть обмануто, и обернуться это может самым скверным образом, однако положительно не знаешь, как это предугадать и предотвратить, я слишком хорошо запомнил на севере, чтобы впечатление о нем могло сгладиться годами жизни в мире и безопасности.
Окликаю Энадара снова, уже отлично понимая, что, пожелай он уйти – он уйдет, и я ему не помеха: мы вдвоем, и, если я не сумею уговорить его изменить решение, остановить его силой не сумею тем более. Он проходит еще несколько шагов и оборачивается ко мне. Наши взгляды встречаются – и мне довольно одного мгновения, чтобы понять: все, о чем я только что думал, нандо знает столь же хорошо, как если бы я произнес это вслух. Более того – он знает и об этом моем понимании.
Мы возвращаемся в город на закате. Последние лучи солнца еще подкрашивают красновато-золотым верхние ветви деревьев и крыши зданий. Любуюсь этим зрелищем, и, вспомнив недавний разговор с Лисицей, стараюсь отогнать непрошенную мысль о том, сколько еще мирных вечерних зорь встретим мы в этом городе.
Как ни в чем не бывало бродим вместе по улицам, Энадар забавляется крупным ночным мотыльком, пойманным им на стене Дома Золотого Цветка и пригревшимся у него на пальце. Надеваю нандо на шею ожерелье с синим авантюрином. Говорят, этот камень хранит от несчастий – пусть так и будет. Энадар взамен дарит мне витражный подсвечник своей работы: он учится росписи по стеклу у кого-то из эльдар Дома Небесной Дуги.
В сгустившихся сумерках на площади танцуют Туор и Итарильдэ, и трудно не улыбнуться их радости.

запись создана: 12.09.2018 в 16:38