Для тех, кто сдался - мир словно камень. Для тех, кто верит - он пластилин.
***
Ночь перед праздником Врат Лета проводим в Доме Ласточки. Получив приглашение, всей семьей направляемся в гости, прихватив с собой «посадочные места»: обычно у гостеприимных ласточек посетителей столько, что на имеющейся мебели их не разместить.
Задержавшись дома, подзываю к себе Ингора. Уже знаю, что прикрывать уход беженцев доверено ему. Я готов, если будет возможность, взять эту задачу на себя, и я очень надеюсь, что такая возможность представится. Однако я должен быть уверен, что мое вмешательство не приведет к худшим последствиям: все же, как бывший пленный, я не могу быть полностью уверен, что не представляю опасности для своих. Хочу, чтобы Ингор дал слово убить меня при малейшем подозрении, что со мной что-то не так – и он обещает выполнить мою просьбу. В его слове я не сомневаюсь, хотя по глазам вижу, чего стоит ему это обещание.
Желающих присоединиться к веселью в Доме Ласточки набралось изрядно, и все вновь пришедшие устраиваются где придется. Периодически кто-то уходит, затем возвращаются, присоединяются или забегают на время все новые эльдар – в общем, кружок получается очень подвижный и уютный. Время от времени кто-нибудь принимается петь, другие подпевают.
***
читать дальшеСлова одного из вошедших о том, что Дориат пал а король Тингол мертв, оказываются слишком неожиданными, чтобы сразу поверить в них. Сразу как-то отодвигается шум голосов, даже кажется, что наступила полная тишина. Не сразу понимаю, что на самом деле это не так, судя по всему, слов гонца многие даже не слышали. Ищу глазами своих, первым замечаю Койрэ, он беседует с одним из эльдар Дома Ласточки, и я не могу поймать его взгляд. Хочу окликнуть – и понимаю, что нет сил произнести хотя бы слово. Моя семья жила недалеко от границы, шансов, что они успели уйти, не много. Я не думал, старался не думать, о родителях с тех пор, как зашел уведомить их, что ухожу учиться у нолдор. С тех пор я не давал о себе знать: сначала не испытывал потребности, затем запретил себе думать о них. Их сын Рэйну сгинул на севере, а Тинвэ они знать не знают; да и не хотелось, чтобы они видели меня тем, кем я стал после лет, проведенных в плену. Но все же все это время я знал, что они живы и в безопасности. Откуда-то вернулась Лисица, но и с ней я не нахожу в себе сил говорить о происшедшем. Прижимаюсь к ее боку, прислушиваюсь к биению ее сердца, и от ее близости, от ощущения живого тепла мне становится значительно легче: самое родное и дорогое, что у меня есть, связано с этой эльдэ, и она сейчас рядом со мной.
***
Постепенно ночь уступает место предрассветным сумеркам, все собираются на площади. Иду вслед за своими, хотя чувствую, что сейчас я меньше всего способен порадовать кого-либо своим присутствием на празднике. Казалось бы, ничего особенного не делал, но странная усталость сковывает тело, а тяжелое, недоброе предчувствие приводит меня в состояние оцепенения, которое я никак не могу прервать. Подхожу к Лисице, но едва понимаю, что она мне говорит, поэтому в конце концов устраиваюсь неподалеку и просто смотрю на происходящее, пытаясь хоть на чем-то сосредоточиться. Уклоняюсь от кого-то, пытающегося взять меня за руку. Не успеваю даже понять, кто этот эльда, и что ему от меня нужно. Только через несколько секунд понимаю, что кто-то не из моей родни – они знают, что неожиданно трогать меня, тем более за руки, - не самая лучшая идея; а ухватить меня пытались, видимо, чтобы втянуть в танец. Надеюсь, я не огрызнулся в ответ и никого не обидел, но сил выяснять это у меня нет.
***
Встревоженные, быстро идущие в сторону нашего дома родовичи выводят меня из оцепенения. Спешу вслед за ними. Наши столпились вокруг Койрэ, даже без слов, по встревоженным лицам понятно, что ничего хорошего ждать не приходится. Лорда Маэглина подозревают в предательстве. Он был в плену, и что сказал или не сказал врагу – не известно. Если выдал – мы, очевидно, следующие за Нарготорндом и Дориатом. Вспоминаю тот день, когда лорд Маэглин был ранен обвалом в шахте и лежал у нас в целительской. Его лечением занимался не я, но моя подопечная лежала не настолько далеко, чтобы слова лорда Маэглина – не знаю, был это бессознательный бред или слабая попытка высказать какие-то переживания – не были мне слышны. В разговор я не вслушивался, ибо моя работа не прощает невнимания, однако фраза о голосах, которые он слышал в шахте незадолго до происшествия, заставила меня прислушаться и бросить взгляд в его сторону. Хлопотавшая над лордом Маэглином Линтэ не заслоняла собой лица раненого – и мне показалось в тот момент, что, помимо физической боли, его мучает что-то еще. Тогда я объяснил это пережитым потрясением и беспокойством за других, кто был тогда в шахте. Может быть, я судил по себе, поскольку волновался за Койрэ, который, по слухам, тоже был среди попавших под обвал. Так или иначе, я тогда нашел для себя объяснение услышанному и постарался сосредоточиться на своей подопечной.
Лисица резко сбрасывает с плеча мою руку – кажется, в волнении я невольно положил ей ладони на плечи. Тут мы не похожи: мне важно ощущение близости родного существа, когда я чем-то озабочен, а она наоборот предпочитает, чтобы ее в такой момент не трогали.
По укоренившейся в последнее время привычке дотрагиваюсь до рукояти кинжала на поясе, проверяю сумку с перевязочными материалами на плече. Много лет до этого я не носил оружие за ненадобностью, а теперь неразлучен с ним. Равно как и средства, необходимые для оказания первой помощи, теперь всегда при мне.
Выдал нас Маэглин или не выдал, в любом случае нападение на город – лишь вопрос времени. И вряд ли очень длительного времени. Никогда не любил ожидания в неизвестности, и теперь, с пониманием, что развязка близка, становится значительно легче.
Большинство наших возвращается на праздник, я остаюсь в доме, чтобы отдохнуть немного.
(На этом моменте лимит эмоций очень эмоционального Тинвэ, видимо, исчерпался; а игрок имел все основания полагать, что время до штурма у нас еще есть, поэтому можно себе позволить поспать минут десять, чтобы вернуться в игру в нормальном состоянии. И возвращение в игру было очень классным: разбудила нас с Тинвэ песня «От героев былых времен»)
***
Возвращаюсь на улицу. Сине-серый предрассветный полумрак постепенно подкрашивается красно-рыжим. Рыжим, как моя Лисица. Она неподалеку – качается в гамаке и смеется. Подхожу ближе, любуюсь ею, смотрю, счастливый ее радостью, как отблеск рассвета искрится в ее волосах.
(Для меня это была одна из самых красивых сцен игры, и очень жаль, что рядом не было фотографа. Настолько это было красиво: рыжая боевая дева, почти валькирия, счастливая предстоящим боем, в красновато-золотых лучах только что появившегося солнца).
Праздник в городе продолжается. Замечаю Линтэ и подхожу к ней, чтобы отдать ей каплевидный лунный камень, тоже из старых запасов: мне кажется, он будет ей к лицу.
Постепенно становится светлее, но что-то сегодня с рассветом не так. Взглянув на восток, понимаю, что именно показалось мне неправильным: солнце встает, но зарево от него не на востоке - на севере.
Сигнал тревоги от главных ворот становится ответом на вопрос о причинах странного явления. Умеющие держать в руки оружие бросаются к воротам, замечаю Рандис и позволяю себе задержаться на несколько секунд, чтобы проводить ее взглядом. Посты для оказания первой помощи раненым назначены и распределены уже давно, однако занять свой мне не удается. Не пробежав и половины пути, понимаю, что надо отходить ко второму, запасному: на подходе к первому идет бой, причем орков и еще каких-то тварей явно больше, чем наших. Рука невольно ложится на рукоять кинжала, но приходится совладать с собой: как целитель я нужен больше, нас не так уж много.
Как, однако, морготовы твари смогли обойти с той стороны, откуда узнали, где и как это можно сделать? Верно, прав был Койрэ: нас предали. Путь ко второму посту оказывается тоже отрезан: там тоже идет бой, и столь же неравный. Меня не видели, стоит попытаться обойти темных и поискать тех, кому еще можно помочь: в суматохе останутся раненые, которых твари не заметят – искать выживших, если возьмут город, наверняка будут позже. Заодно попробую найти кого-то из своих: толпа нас разделила, но на каждый пост было назначено несколько целителей, значит, они могут быть где-то неподалеку. На одной из боковых улиц замечаю большую группу женщин с детьми, явно идущих в сторону подземного хода. Оглядываюсь, не видит ли их кто из нападавших. По счастью, никого, кроме эльдар, рядом нет, а среди уходящих есть и воины, так что защитить мирных есть кому.
***
Неподалеку от дома Небесной Дуги мне навстречу выбегают Линтэ и Ровэлиндэ. Бросаю взгляд туда, откуда они пришли – и вижу валарауко, которого пока удается задержать одному из воинов. Назад дороги нет, а вперед улица уводит к Дому Короля.
Уйти далеко мы не успеваем, навстречу нам бросается то ли крупный орк, то ли что-то еще в том же роде. Твари эти обычно соображают довольно туго, видимо, решить, с кем из нас разделаться первым – задача не самая простая. Приходится помочь ему с выбором: встаю между ним и женщинами. За годы, проведенные вместе, мы с сестрой понимаем друг друга без лишних слов. Линтэ, поймав мой взгляд, уводит свою спутницу – и у меня даже есть секунда, чтобы проводить сестренку взглядом. А с их уходом бояться становится нечего.
Мой противник крупнее меня, и с мечом ему, верно, удобнее, чем мне с кинжалом. Но зато я увертливей. И потом, время странно замедлилось – настолько, что любое движение противника можно угадать в самом начале. Он неосторожно открывает грудь, поднимаю руку для удара – и не наношу его. И почти сразу чувствую, как чужой клинок входит в грудь. Сначала даже почти не больно. А трава сырая от росы и холодная даже сквозь одежду.
(До сих пор не могу понять, почему Тинвэ не смог нанести удар противнику. Жалости к орку он не испытывал. Может быть, у эльда-целителя сработал внутренний тормоз: его задача сохранять жизнь, а не отнимать. Может быть, до него в полной мере дошло, что он потерял все, и больше ничего его здесь не держит. К подземному ходу идти было уже не безопасно, чтобы не привести врага за собой, Тинвэ это понимал. Впрочем, и желанием закончить все побыстрее это не было. Наверное, просто совпало сразу несколько причин).
***
Невыносимая, обжигающая боль заставляет прийти в себя. Пытаюсь закричать, но не могу даже понять, получается у меня крик или лишь негромкий стон. Зато сразу понимаю, что боль столь мучительна потому, что фэа она касается едва ли не больше. И не только от того, что со мной сейчас делает тот, чье лицо я никак не могу рассмотреть из-за застилающего глаза тумана, но и от знакомого мучительного ощущения. Я уже знаю, где нахожусь, но в последней безумной надежде, не решаясь поверить, пытаюсь спросить об этом своего мучителя. Он не отвечает, а может, не слышит. Смотрит мне в глаза – и это не менее мучительно, чем все остальное – и сообщает, что мои раны исцелены. Пытаюсь пошевелиться, и это удается. Лишь привкус крови во рту и липнущая к груди рубаха напоминают о том, что я вообще был ранен, но от лечения, если это можно так назвать, мне настолько плохо, что я даже осмотреться толком не могу, чтобы понять, кто из наших имел несчастье разделить мою судьбу. Более того, понимая, что моя судьба, равно как и их судьбы, мне почти безразличны, не могу даже ужаснуться тому, во что меня успели здесь превратить.
Заставляют подняться, это дается нелегко из-за связанных за спиной рук. Ведут куда-то то ли по длинному коридору, то ли по какому-то подземелью: вижу только тонущую во мраке стену, и не могу отвести от нее взгляд даже для того, чтобы посмотреть, куда иду.
(Ощущение у игрока на тот момент было очень странное: я по жизни помню именно то, что осталось в памяти Тинвэ, при том, что сам персонаж был не в состоянии нормально воспринимать происходящее – только какие-то фрагменты).
Оборачиваюсь только в ответ на чье-то прикосновение. Айвэннэ. Показывает мне сорванный в Гондолине лист, вкладывает его в мою ладонь. Пытаюсь улыбнуться.
***
Никогда раньше не видел Моргота. Кто-то прикрикивает на нас: «На колени перед владыкой». Продолжаю стоять прямо: моего владыки здесь нет. Опуститься на колени, конечно, заставляют, но пытаюсь хотя бы не опускать глаз, хотя от ужаса, который внушает эта проклятая тварь, помимо воли хочется забиться куда-нибудь, хоть в землю зарыться, лишь бы избавиться от ощущения его взгляда. Рядом с черным троном – Маэглин. Предатель. Отвращение к нему настолько сильно, что прочие впечатления даже чуть притупляются. Враг издевается над Маэглином, показывая его нам, как виновника всего случившегося, и по лицу предателя видно, что это причиняет ему боль. Что ж, такова цена предательства. И вряд ли кому можно пожелать оказаться на месте Маэглина. В том числе, и ему самому.
***
Враг назвал это песнью искажения. Не знаю, что это. Что угодно, но не песнь. По сравнению с этой пыткой вся пережитая ранее боль, даже если ее умножить во много раз, - ничто. Весь мир разом перестает существовать, не остается ни чувств, ни мыслей, ни желаний, кроме одной – только понимание: это конец. Не смерть, а именно конец всему, когда ничего больше не будет, и не на что надеяться, потому что я просто перестану существовать.
***
Из тяжелого, всепоглощающего ужаса меня возвращают чьи-то руки – неожиданно теплые. С трудом приподнимаюсь – оказывается, я почти лежу, свернувшись клубком. Снова Айвэннэ. «Вспомни вечер в Доме Ласточки, вспомни другую песнь». Теплый вечер, родные лица и родные голоса – как же давно все это было, как будто тысячи лет минули с тех пор, – встает перед глазами, заслоняя чертоги врага. Айвэннэ запевает – я подпеваю ей. Сидим, прижавшись друг к другу, и поём. И я чувствую, как знакомые слова и ощущение живого тепла рядом возвращают мне самого себя.
(Один из самых сильных моментов с этой игры для меня. Как игрок, поражаюсь поразительной чуткости Айвэннэ, угадавшей состояние Тинвэ и сумевшей вытащить его, когда я сам не мог найти, как бы помочь своему персонажу. И совпадению. Надо же было из всех песен выбрать именно «Как жили мы, борясь»: с этой песней связано столько всего).
Осматриваюсь. Нас девять, считая меня и Осоку. Мало, очень мало со всего города. И все же слишком много. Среди нас Энадар. Стараюсь не думать, что он должен чувствовать здесь. У нас с Айвэннэ хотя бы было несколько столетий свободы, а Энадар обрел ее лишь недавно.
Моргот зачем-то подзывает леди Фаниэль, я не вижу из-за спин, что с нею происходит, но у трона происходит какая-то суматоха, а затем к нему подходит майа, кажется, тот же, что мучил меня своим лечением. Они говорят о чем-то, чего я никак не могу разобрать, ибо мне все еще слишком плохо, но, кажется, Моргот дарит пленницу своему слуге. Увы, помочь ей никто из нас не в силах.
Случайно брошенный вниз взгляд цепляется за тусклый отблеск металла за голенищем сапога. Невероятное везение, но орки не нашли мой нож, верно, благодаря его черненой рукоятке, почти не отражающей свет. Что ж, у меня есть шанс помочь хоть кому-то, благо враг отвлекся на пару минут и, кажется, за нами никто особо не смотрит. Осторожно опускаю руку, чтобы не привлекать внимание, одновременно примериваясь, чтобы нанесенная Энадару рана оказалась смертельной. На вторую попытку времени мне, скорее всего, не дадут. Примериваюсь – и понимаю, что не смогу. Даже ради избавления от много худшей участи убить эльфа у меня не поднимается рука.
***
Отсрочка, подаренная мне Айвэннэ, верно, не будет очень долгой. Ужас, отступивший было, пока мы пели, возвращается, становится невыносимым, постепенно подавляя сознание. Будет ли у меня второй шанс прийти в себя, не знаю. Я видел, чем становились многие иные здесь, и это худшее, что может случиться. Тогда я умел защитить себя, теперь не могу. Мне страшно, страшно потерять себя, погубить тех немногих родных и близких, что оказались рядом со мною здесь, страшно, что я могу выдать остальных помимо собственной воли. И страшно никогда больше не увидеть тех, кому посчастливилось умереть в Гондолине. Если останусь здесь – мое обещание, данное Лисице, последовать за нею, где бы она ни была, станет ложью. Однажды я уже обманул ее, второго раза не должно случиться. Просто уйти наверняка не дадут, а другого шанса уже не представится, единственное, что я могу теперь – воспользоваться подарком судьбы в виде сохранившегося при мне ножа.
Ловлю взгляд Айвэннэ и успеваю улыбнуться ей на прощанье.
***
Тинвэ не обманет свою Лисицу и уйдет в чертоги Мандоса вслед за нею. Обрадуется, не встретив там Хэледвен. И попросит прощения у Ингора и Койрэ за то, что все же не успел к подземному ходу, чтобы прикрыть отход беженцев.
Ему понадобится время, чтобы отпустить прошлое и успокоиться, но однажды ему удастся сдержать еще одно данное Лисице обещание: о вечности, которая у них впереди, и которую разделят с ними их Лисята.
И сбудется давняя мечта снова улыбнуться двоим синдар – хрупкой ласковой женщине и рослому неразговорчивому мужчине, так и не дождавшимся его в Дориате.читать дальше
Ночь перед праздником Врат Лета проводим в Доме Ласточки. Получив приглашение, всей семьей направляемся в гости, прихватив с собой «посадочные места»: обычно у гостеприимных ласточек посетителей столько, что на имеющейся мебели их не разместить.
Задержавшись дома, подзываю к себе Ингора. Уже знаю, что прикрывать уход беженцев доверено ему. Я готов, если будет возможность, взять эту задачу на себя, и я очень надеюсь, что такая возможность представится. Однако я должен быть уверен, что мое вмешательство не приведет к худшим последствиям: все же, как бывший пленный, я не могу быть полностью уверен, что не представляю опасности для своих. Хочу, чтобы Ингор дал слово убить меня при малейшем подозрении, что со мной что-то не так – и он обещает выполнить мою просьбу. В его слове я не сомневаюсь, хотя по глазам вижу, чего стоит ему это обещание.
Желающих присоединиться к веселью в Доме Ласточки набралось изрядно, и все вновь пришедшие устраиваются где придется. Периодически кто-то уходит, затем возвращаются, присоединяются или забегают на время все новые эльдар – в общем, кружок получается очень подвижный и уютный. Время от времени кто-нибудь принимается петь, другие подпевают.
***
читать дальшеСлова одного из вошедших о том, что Дориат пал а король Тингол мертв, оказываются слишком неожиданными, чтобы сразу поверить в них. Сразу как-то отодвигается шум голосов, даже кажется, что наступила полная тишина. Не сразу понимаю, что на самом деле это не так, судя по всему, слов гонца многие даже не слышали. Ищу глазами своих, первым замечаю Койрэ, он беседует с одним из эльдар Дома Ласточки, и я не могу поймать его взгляд. Хочу окликнуть – и понимаю, что нет сил произнести хотя бы слово. Моя семья жила недалеко от границы, шансов, что они успели уйти, не много. Я не думал, старался не думать, о родителях с тех пор, как зашел уведомить их, что ухожу учиться у нолдор. С тех пор я не давал о себе знать: сначала не испытывал потребности, затем запретил себе думать о них. Их сын Рэйну сгинул на севере, а Тинвэ они знать не знают; да и не хотелось, чтобы они видели меня тем, кем я стал после лет, проведенных в плену. Но все же все это время я знал, что они живы и в безопасности. Откуда-то вернулась Лисица, но и с ней я не нахожу в себе сил говорить о происшедшем. Прижимаюсь к ее боку, прислушиваюсь к биению ее сердца, и от ее близости, от ощущения живого тепла мне становится значительно легче: самое родное и дорогое, что у меня есть, связано с этой эльдэ, и она сейчас рядом со мной.
***
Постепенно ночь уступает место предрассветным сумеркам, все собираются на площади. Иду вслед за своими, хотя чувствую, что сейчас я меньше всего способен порадовать кого-либо своим присутствием на празднике. Казалось бы, ничего особенного не делал, но странная усталость сковывает тело, а тяжелое, недоброе предчувствие приводит меня в состояние оцепенения, которое я никак не могу прервать. Подхожу к Лисице, но едва понимаю, что она мне говорит, поэтому в конце концов устраиваюсь неподалеку и просто смотрю на происходящее, пытаясь хоть на чем-то сосредоточиться. Уклоняюсь от кого-то, пытающегося взять меня за руку. Не успеваю даже понять, кто этот эльда, и что ему от меня нужно. Только через несколько секунд понимаю, что кто-то не из моей родни – они знают, что неожиданно трогать меня, тем более за руки, - не самая лучшая идея; а ухватить меня пытались, видимо, чтобы втянуть в танец. Надеюсь, я не огрызнулся в ответ и никого не обидел, но сил выяснять это у меня нет.
***
Встревоженные, быстро идущие в сторону нашего дома родовичи выводят меня из оцепенения. Спешу вслед за ними. Наши столпились вокруг Койрэ, даже без слов, по встревоженным лицам понятно, что ничего хорошего ждать не приходится. Лорда Маэглина подозревают в предательстве. Он был в плену, и что сказал или не сказал врагу – не известно. Если выдал – мы, очевидно, следующие за Нарготорндом и Дориатом. Вспоминаю тот день, когда лорд Маэглин был ранен обвалом в шахте и лежал у нас в целительской. Его лечением занимался не я, но моя подопечная лежала не настолько далеко, чтобы слова лорда Маэглина – не знаю, был это бессознательный бред или слабая попытка высказать какие-то переживания – не были мне слышны. В разговор я не вслушивался, ибо моя работа не прощает невнимания, однако фраза о голосах, которые он слышал в шахте незадолго до происшествия, заставила меня прислушаться и бросить взгляд в его сторону. Хлопотавшая над лордом Маэглином Линтэ не заслоняла собой лица раненого – и мне показалось в тот момент, что, помимо физической боли, его мучает что-то еще. Тогда я объяснил это пережитым потрясением и беспокойством за других, кто был тогда в шахте. Может быть, я судил по себе, поскольку волновался за Койрэ, который, по слухам, тоже был среди попавших под обвал. Так или иначе, я тогда нашел для себя объяснение услышанному и постарался сосредоточиться на своей подопечной.
Лисица резко сбрасывает с плеча мою руку – кажется, в волнении я невольно положил ей ладони на плечи. Тут мы не похожи: мне важно ощущение близости родного существа, когда я чем-то озабочен, а она наоборот предпочитает, чтобы ее в такой момент не трогали.
По укоренившейся в последнее время привычке дотрагиваюсь до рукояти кинжала на поясе, проверяю сумку с перевязочными материалами на плече. Много лет до этого я не носил оружие за ненадобностью, а теперь неразлучен с ним. Равно как и средства, необходимые для оказания первой помощи, теперь всегда при мне.
Выдал нас Маэглин или не выдал, в любом случае нападение на город – лишь вопрос времени. И вряд ли очень длительного времени. Никогда не любил ожидания в неизвестности, и теперь, с пониманием, что развязка близка, становится значительно легче.
Большинство наших возвращается на праздник, я остаюсь в доме, чтобы отдохнуть немного.
(На этом моменте лимит эмоций очень эмоционального Тинвэ, видимо, исчерпался; а игрок имел все основания полагать, что время до штурма у нас еще есть, поэтому можно себе позволить поспать минут десять, чтобы вернуться в игру в нормальном состоянии. И возвращение в игру было очень классным: разбудила нас с Тинвэ песня «От героев былых времен»)
***
Возвращаюсь на улицу. Сине-серый предрассветный полумрак постепенно подкрашивается красно-рыжим. Рыжим, как моя Лисица. Она неподалеку – качается в гамаке и смеется. Подхожу ближе, любуюсь ею, смотрю, счастливый ее радостью, как отблеск рассвета искрится в ее волосах.
(Для меня это была одна из самых красивых сцен игры, и очень жаль, что рядом не было фотографа. Настолько это было красиво: рыжая боевая дева, почти валькирия, счастливая предстоящим боем, в красновато-золотых лучах только что появившегося солнца).
Праздник в городе продолжается. Замечаю Линтэ и подхожу к ней, чтобы отдать ей каплевидный лунный камень, тоже из старых запасов: мне кажется, он будет ей к лицу.
Постепенно становится светлее, но что-то сегодня с рассветом не так. Взглянув на восток, понимаю, что именно показалось мне неправильным: солнце встает, но зарево от него не на востоке - на севере.
Сигнал тревоги от главных ворот становится ответом на вопрос о причинах странного явления. Умеющие держать в руки оружие бросаются к воротам, замечаю Рандис и позволяю себе задержаться на несколько секунд, чтобы проводить ее взглядом. Посты для оказания первой помощи раненым назначены и распределены уже давно, однако занять свой мне не удается. Не пробежав и половины пути, понимаю, что надо отходить ко второму, запасному: на подходе к первому идет бой, причем орков и еще каких-то тварей явно больше, чем наших. Рука невольно ложится на рукоять кинжала, но приходится совладать с собой: как целитель я нужен больше, нас не так уж много.
Как, однако, морготовы твари смогли обойти с той стороны, откуда узнали, где и как это можно сделать? Верно, прав был Койрэ: нас предали. Путь ко второму посту оказывается тоже отрезан: там тоже идет бой, и столь же неравный. Меня не видели, стоит попытаться обойти темных и поискать тех, кому еще можно помочь: в суматохе останутся раненые, которых твари не заметят – искать выживших, если возьмут город, наверняка будут позже. Заодно попробую найти кого-то из своих: толпа нас разделила, но на каждый пост было назначено несколько целителей, значит, они могут быть где-то неподалеку. На одной из боковых улиц замечаю большую группу женщин с детьми, явно идущих в сторону подземного хода. Оглядываюсь, не видит ли их кто из нападавших. По счастью, никого, кроме эльдар, рядом нет, а среди уходящих есть и воины, так что защитить мирных есть кому.
***
Неподалеку от дома Небесной Дуги мне навстречу выбегают Линтэ и Ровэлиндэ. Бросаю взгляд туда, откуда они пришли – и вижу валарауко, которого пока удается задержать одному из воинов. Назад дороги нет, а вперед улица уводит к Дому Короля.
Уйти далеко мы не успеваем, навстречу нам бросается то ли крупный орк, то ли что-то еще в том же роде. Твари эти обычно соображают довольно туго, видимо, решить, с кем из нас разделаться первым – задача не самая простая. Приходится помочь ему с выбором: встаю между ним и женщинами. За годы, проведенные вместе, мы с сестрой понимаем друг друга без лишних слов. Линтэ, поймав мой взгляд, уводит свою спутницу – и у меня даже есть секунда, чтобы проводить сестренку взглядом. А с их уходом бояться становится нечего.
Мой противник крупнее меня, и с мечом ему, верно, удобнее, чем мне с кинжалом. Но зато я увертливей. И потом, время странно замедлилось – настолько, что любое движение противника можно угадать в самом начале. Он неосторожно открывает грудь, поднимаю руку для удара – и не наношу его. И почти сразу чувствую, как чужой клинок входит в грудь. Сначала даже почти не больно. А трава сырая от росы и холодная даже сквозь одежду.
(До сих пор не могу понять, почему Тинвэ не смог нанести удар противнику. Жалости к орку он не испытывал. Может быть, у эльда-целителя сработал внутренний тормоз: его задача сохранять жизнь, а не отнимать. Может быть, до него в полной мере дошло, что он потерял все, и больше ничего его здесь не держит. К подземному ходу идти было уже не безопасно, чтобы не привести врага за собой, Тинвэ это понимал. Впрочем, и желанием закончить все побыстрее это не было. Наверное, просто совпало сразу несколько причин).
***
Невыносимая, обжигающая боль заставляет прийти в себя. Пытаюсь закричать, но не могу даже понять, получается у меня крик или лишь негромкий стон. Зато сразу понимаю, что боль столь мучительна потому, что фэа она касается едва ли не больше. И не только от того, что со мной сейчас делает тот, чье лицо я никак не могу рассмотреть из-за застилающего глаза тумана, но и от знакомого мучительного ощущения. Я уже знаю, где нахожусь, но в последней безумной надежде, не решаясь поверить, пытаюсь спросить об этом своего мучителя. Он не отвечает, а может, не слышит. Смотрит мне в глаза – и это не менее мучительно, чем все остальное – и сообщает, что мои раны исцелены. Пытаюсь пошевелиться, и это удается. Лишь привкус крови во рту и липнущая к груди рубаха напоминают о том, что я вообще был ранен, но от лечения, если это можно так назвать, мне настолько плохо, что я даже осмотреться толком не могу, чтобы понять, кто из наших имел несчастье разделить мою судьбу. Более того, понимая, что моя судьба, равно как и их судьбы, мне почти безразличны, не могу даже ужаснуться тому, во что меня успели здесь превратить.
Заставляют подняться, это дается нелегко из-за связанных за спиной рук. Ведут куда-то то ли по длинному коридору, то ли по какому-то подземелью: вижу только тонущую во мраке стену, и не могу отвести от нее взгляд даже для того, чтобы посмотреть, куда иду.
(Ощущение у игрока на тот момент было очень странное: я по жизни помню именно то, что осталось в памяти Тинвэ, при том, что сам персонаж был не в состоянии нормально воспринимать происходящее – только какие-то фрагменты).
Оборачиваюсь только в ответ на чье-то прикосновение. Айвэннэ. Показывает мне сорванный в Гондолине лист, вкладывает его в мою ладонь. Пытаюсь улыбнуться.
***
Никогда раньше не видел Моргота. Кто-то прикрикивает на нас: «На колени перед владыкой». Продолжаю стоять прямо: моего владыки здесь нет. Опуститься на колени, конечно, заставляют, но пытаюсь хотя бы не опускать глаз, хотя от ужаса, который внушает эта проклятая тварь, помимо воли хочется забиться куда-нибудь, хоть в землю зарыться, лишь бы избавиться от ощущения его взгляда. Рядом с черным троном – Маэглин. Предатель. Отвращение к нему настолько сильно, что прочие впечатления даже чуть притупляются. Враг издевается над Маэглином, показывая его нам, как виновника всего случившегося, и по лицу предателя видно, что это причиняет ему боль. Что ж, такова цена предательства. И вряд ли кому можно пожелать оказаться на месте Маэглина. В том числе, и ему самому.
***
Враг назвал это песнью искажения. Не знаю, что это. Что угодно, но не песнь. По сравнению с этой пыткой вся пережитая ранее боль, даже если ее умножить во много раз, - ничто. Весь мир разом перестает существовать, не остается ни чувств, ни мыслей, ни желаний, кроме одной – только понимание: это конец. Не смерть, а именно конец всему, когда ничего больше не будет, и не на что надеяться, потому что я просто перестану существовать.
***
Из тяжелого, всепоглощающего ужаса меня возвращают чьи-то руки – неожиданно теплые. С трудом приподнимаюсь – оказывается, я почти лежу, свернувшись клубком. Снова Айвэннэ. «Вспомни вечер в Доме Ласточки, вспомни другую песнь». Теплый вечер, родные лица и родные голоса – как же давно все это было, как будто тысячи лет минули с тех пор, – встает перед глазами, заслоняя чертоги врага. Айвэннэ запевает – я подпеваю ей. Сидим, прижавшись друг к другу, и поём. И я чувствую, как знакомые слова и ощущение живого тепла рядом возвращают мне самого себя.
(Один из самых сильных моментов с этой игры для меня. Как игрок, поражаюсь поразительной чуткости Айвэннэ, угадавшей состояние Тинвэ и сумевшей вытащить его, когда я сам не мог найти, как бы помочь своему персонажу. И совпадению. Надо же было из всех песен выбрать именно «Как жили мы, борясь»: с этой песней связано столько всего).
Осматриваюсь. Нас девять, считая меня и Осоку. Мало, очень мало со всего города. И все же слишком много. Среди нас Энадар. Стараюсь не думать, что он должен чувствовать здесь. У нас с Айвэннэ хотя бы было несколько столетий свободы, а Энадар обрел ее лишь недавно.
Моргот зачем-то подзывает леди Фаниэль, я не вижу из-за спин, что с нею происходит, но у трона происходит какая-то суматоха, а затем к нему подходит майа, кажется, тот же, что мучил меня своим лечением. Они говорят о чем-то, чего я никак не могу разобрать, ибо мне все еще слишком плохо, но, кажется, Моргот дарит пленницу своему слуге. Увы, помочь ей никто из нас не в силах.
Случайно брошенный вниз взгляд цепляется за тусклый отблеск металла за голенищем сапога. Невероятное везение, но орки не нашли мой нож, верно, благодаря его черненой рукоятке, почти не отражающей свет. Что ж, у меня есть шанс помочь хоть кому-то, благо враг отвлекся на пару минут и, кажется, за нами никто особо не смотрит. Осторожно опускаю руку, чтобы не привлекать внимание, одновременно примериваясь, чтобы нанесенная Энадару рана оказалась смертельной. На вторую попытку времени мне, скорее всего, не дадут. Примериваюсь – и понимаю, что не смогу. Даже ради избавления от много худшей участи убить эльфа у меня не поднимается рука.
***
Отсрочка, подаренная мне Айвэннэ, верно, не будет очень долгой. Ужас, отступивший было, пока мы пели, возвращается, становится невыносимым, постепенно подавляя сознание. Будет ли у меня второй шанс прийти в себя, не знаю. Я видел, чем становились многие иные здесь, и это худшее, что может случиться. Тогда я умел защитить себя, теперь не могу. Мне страшно, страшно потерять себя, погубить тех немногих родных и близких, что оказались рядом со мною здесь, страшно, что я могу выдать остальных помимо собственной воли. И страшно никогда больше не увидеть тех, кому посчастливилось умереть в Гондолине. Если останусь здесь – мое обещание, данное Лисице, последовать за нею, где бы она ни была, станет ложью. Однажды я уже обманул ее, второго раза не должно случиться. Просто уйти наверняка не дадут, а другого шанса уже не представится, единственное, что я могу теперь – воспользоваться подарком судьбы в виде сохранившегося при мне ножа.
Ловлю взгляд Айвэннэ и успеваю улыбнуться ей на прощанье.
***
Тинвэ не обманет свою Лисицу и уйдет в чертоги Мандоса вслед за нею. Обрадуется, не встретив там Хэледвен. И попросит прощения у Ингора и Койрэ за то, что все же не успел к подземному ходу, чтобы прикрыть отход беженцев.
Ему понадобится время, чтобы отпустить прошлое и успокоиться, но однажды ему удастся сдержать еще одно данное Лисице обещание: о вечности, которая у них впереди, и которую разделят с ними их Лисята.
И сбудется давняя мечта снова улыбнуться двоим синдар – хрупкой ласковой женщине и рослому неразговорчивому мужчине, так и не дождавшимся его в Дориате.читать дальше
@темы: Игровое, Отчеты об играх
Папченко А. "Хоть бы хоть кто, шишига и другие"
В итоге, оказывается, завтра надо было бы снять медицинскую сережку, а я с 24 июня уже ношку обычную. А что делать? Персонажу хотелось много сережек, пришлось надевать красивую. Снимать и надевать было, кстати, почти не больно, на полигоне ухо обрабатывать было особо некогда, но все как-то зажило само.